Отец Георгий, Вы практикуете богослужение по старому чину на обычном новообрядческом приходе в «спальном» районе столицы. Это непривычно. Прокомментируйте, пожалуйста.

Это наша инициатива, которая нашла поддержку у нашего куратора – архиепископа Марка, и благословлена Патриархом. Еженедельно, по субботам (в пятницу вечером и в субботу утром), мы служим по старому чину, и, кроме того, по старому обряду совершаются ставшие уже традиционными для нашего прихода ежемесячные ночные Всенощные бдения (с уставными чтениями и уличной литией – «пир» для литургиста!). Конечно, подготавливалась соответствующая «база», чтобы эти службы были интересны прихожанам: наша школа знаменного пения взрастила собственный хор, знаменный распев периодически использовался за богослужением и стал привычным, проводятся занятия по литургике с прихожанами, что стимулирует интерес к истории богослужения. Пение знаменным распевом собрало в приходе круг исследователей-медиевистов, способных популяризировать исследовательскую деятельность и вовлекать в нее приходскую молодежь, формируя сознательное отношение к богослужению и желание к приобретению богословского образования.

Для Вас эти службы интересны, поскольку вы – литургист. Но нужны ли эти службы приходу?

Чтобы ответить на вопрос, я начну с банальных сетований… Конечно, богослужения эти предназначены не только для интеллигенции, интересующейся древнерусским богослужением, но и для всего прихода. Откровенно говоря, я задумывал совершать древнерусские богослужения, чтобы «разбудить» наших прихожан. Современное богослужение предельно кратко. И мы сами частенько его еще сокращаем, когда опаздываем и уходим раньше. Как ни суди, получается бессмысленная формальная отработка, а внутренне мы остаемся неподвижными. Главное – отстоять очередь, «помазаться» (или «окропиться»), и – убежать… Картина, знакомая до боли всякому приходскому священнику. А где жизнь, пропитанная молитвой? Наша молитва – поспешное и бессмысленное бормотание непонятных текстов, без погружения умом и сердцем. И главная претензия клирикам от прихожан – «затянул службу» (впору в семинариях для подготовки чтецов вводить предмет «Техника быстрого бормотания»!). Но ведь молитва должна менять человека! Человек разучился предстоять Богу, погружаться в молитву, вкладывать ум в слова молитвы, как писали святые отцы. В лучшем случае, служба воспринимается эстетически – приходят послушать красивые песнопения. Но суть молитвы – не эстетика, а аскеза. Возношение ума к Богу и борьба с собой. Эстетикой этого не заменишь! Подобные наблюдения, я уверен, имеются у большинства пастырей, они лежат «на поверхности» и не нужно особой проницательности, чтобы диагностировать обрядоверие и в себе, и в прихожанах. И надо что-то с этим делать. Каждому на личном уровне и на приходском, и на общецерковном… Я предлагаю «метод погружения» в средневековое богослужение. Старообрядное богослужение и пение сохранило изначальный аскетический и молитвенный настрой, по моему замыслу, оно должно хоть кому-то помочь «проснуться» и иначе отнестись и к богослужению, и к жизни. Форма формирует дух. В этом плане, старый чин призван стать для нас в этом смысле неким идеалом, малодоступным для постоянного использования по причине суетности времени, но возможным изредка, к которому нужно стремиться.

Конечно, найдутся «охотники за ересями», которые будут обвинять нас в сектанстве и расколе. Но даже если учесть этот «раздорный» фактор, если отбросить изложенный выше «педагогический» аргумент (с ним наверняка будут спорить), то остаются резоны для служения по старому чину. Просто-напросто у прихожан возникает в общем-то редкая (даже для Москвы) возможность посмотреть, как молились в Древней Руси, приобщиться к этому чину. Это своеобразная «экскурсия» в мир любимых всеми древнерусских подвижников, преподобных, святителей, юродивых… В единоверческий храм ведь не всякий доедет.

И, раз затронул этот вопрос, кратко отвечу «охотникам за ересями». В XIX в. старый обряд воспринимался как ересь – но ведь это восприятие сознательно навязывалось. Были придуманы еретеки, якобы привнесшие его. Это была государственная и, увы, церковная идеология, необходимая в борьбе с расколом. Но нельзя ложь использовать в борьбе за правое дело. Сейчас доказано, что собственно старый обряд никем не был привнесен – это исконно древнерусский чин, который произошел из византийского, и все древнерусские и византийские святые именно так и молились. Достаточно давно, на Соборе 1971 г., эти ошибки были исправлены, и старый обряд был признан равноспасительным. То есть теперь теоретически всякий православный может молиться так, как ему покажется лучше. Но в действительности синодальные предрассудки еще живы, и многие «шарахаются» старого чина как ереси. Благословение Патриарха нашему приходу является в этом случае исполнением решений Собора 1971 г., и все же оно не совсем обычно…

В чем же необычность?

Раньше всех желающих молиться древнерусским чином отправляли в единоверческие храмы. Единоверческие общины превращались в своеобразные «резервации», малодоступные для внешних, да и было этих общин немного. Сейчас открыт Патриарший центр старообрядной традиции, и все равно собственно единоверческих общин в Москве всего две или три, если не придираться к определениям. Но получается, что при такой «зарезервированности» старый чин был практически никому не доступен, кроме небольшой группки увлеченных, готовых ради своего интереса на любые жертвы. Необходимо эту древнерусскую духовную школу делать доступной. Ведь мы находимся в уникальной ситуации, до нас дошла живая традиция русской древности. И дошла она по промыслу Божию благодаря старообрядчеству, старообрядческим этносам и старообрядческому богослужению. Нужно воспринимать, изучать эту традицию. Поэтому я и воспринимаю эту «интерполяцию» старого чина в обиход обычных приходских общин как признак принципиально нового подхода. И не только воспроизводить нужно старый чин, но и инкорпорировать – сделать его органичной частью общей приходской жизни.

Но единоверие, насколько мне известно, исторически скомпрометировано?

Единоверцы – это те, кто после литургической реформы XVII в. продолжал молиться по старому, при этом не впадая в раскол, оставаясь в подчинении господствующей Церкви. Весьма в своеобразном положении находились единоверцы в XVIII в.: официально единоверие не существовало и молитва по старому чину была запрещена, считалась чуть ли не государственным преступлением. Но практически именно по-старому было организовано богослужение многих нецентральных общин и в особенности монастырей (например, известного всем Саровского монастыря). Новый чин почему-то никак в народном сознании не вязался с серьезным монашеским подвигом и аскезой. Учиться молиться уходили чаще всего в лесные старообрядческие скиты, где сохранялась тогда непрекращающаяся традиция умной молитвы и подвига (таковы истоки возрождения монашеского делания, например, в Оптиной пустыни, и не только). В XIX в. появились утвержденные государством правила единоверия. Но государственно-идеологический подход действительно предполагал единоверие как миссионерский институт, как ступень перехода из старообрядчества в новый обряд – но ни в коем случае не наоборот (переход из нового обряда в единоверие был запрещен). В тогдашней весьма примитивной идеологической схеме государственно-церковного устроения для старого чина места не было. Хотя практическую религиозную жизнь в схему, как ни старались, втиснуть не удалось, но негативные результаты этих попыток мы ощущаем на себе до сих пор.

Во второй половине и особенно в конце XX в. единоверие приобрело совсем иной смысл. Это «смутное» время было осмыслено как «время собирать камни», и поэтому особенно актуализировался интерес к истории богослужения, к средневековому богослужению и благочестию. Кроме того, исчезла сама жесткая система запретов по отношению к единоверию. Миссионерские призывы потеряли свой смысл – староверов почти не осталось, староверие умирает. И в единоверие – в период его возрождения в конце XX в. – потянулись все интересующиеся древнерусской культурой. Единоверческие общины стали состоять из интеллигентов, интеллектуалов, ученых, которые профессионально стали изучать староверие.

Вы имеете в виду церковную науку?...

Говоря об изучении староверия, я говорю о светских ученых. В XX столетии развилась этнография, и впервые ученые взялись за изучение живой традиции средневекового богослужения, сохраненной русскими староверами. Это медиевисты-музыковеды, изучающие знаменное пение на примере сохранившейся живой старообрядческой традиции. Касались краем богослужебных и околобогослужебных обрядов и этнографы-фольклористы. Но специфически церковная наука о богослужении – литургика – осталась, увы, в стороне от этой тематики. Причин подобной «научной слепоты» несколько.

Известно, в каком положении находилась церковная наука в безбожное время. Она только сейчас начинает возрождаться и формироваться. Кроме того, в русском православии существовала стойкая «синодальная рефлексия» – отторжение от всего старообрядческого, определяемое термином «раскол». На изучение всего, что связано со староверием, было наложено вето, и студентам духовных школ, будущим творцам церковной науки, диктовалось единственное – без вариантов – негативное отношение к старообрядчеству и его истории, состоявшее из тенденциозных синодальных штампов. Это только сейчас в Московской Духовной Академии вводится предмет, именуемый «История старообрядчества», а вплоть до настоящего момента существовала только «История раскола». До сих пор по инерции церковное сознание не может сразу переменить свое псевдомиссионерское отношение к староверам и свыкнуться с мыслью, что у них можно чему-то учиться и научиться, что они могли что-то сохранить. Это “миссионерское” невежество необходимо, по моему мнению, заменить внимательным и уважительным отношением к старообрядческому наследию, которое способно обогатить церковную науку и практику. Между тем, мы находимся в уникальном положении – где и кем еще сохранена аутентичная традиция средневекового богослужения и благочестия? И не требуется от церковных ученых ничего принципиально нового – нужно просто идти по следам светской науки, которая оказалась здесь значительно более чуткой и объективной.

Зачем и почему нужно углубляться в историю? Ведь одно дело – наука, а совсем другое – приходская практика?

То, о чем я сейчас скажу, особенно вначале, до боли знакомо и вызовет оскомину – по причине неоднократного повторения в проповедях современных маргиналов. Секулярный мир неизбежно вытесняет христианство «на поля» внешней истории, так что стоит попридержать свое отторжение к тому, что у нас на собственных «полях». Христиане всегда стремились и стремятся не к «светлому будущему», а к «светлому прошлому», к идеалам древности. В будущем мир, согласно учению Церкви, ждет апостасия, отступление, безбожие и гибель, поэтому строительство светлого будущего на земле не просто бессмысленно – это дело Антихриста. Идея общественного прогресса принципиально секулярна и противоположна христианским представлениям. Светлое будущее можно строить лишь в собственной душе – в этом и заключается задача христианина в частности и предназначение Церкви в целом. Идеалы древности, или, говоря культурологическим языком, «архетипы» – зовут ко спасению души, к подражанию и повторению. Мир постепенно катится к своему концу – своеобразный духовный антипрогресс, и сопротивляться этому можно лишь духовно двигаясь вспять – к идеалам древнего благочестия. Такое искони христианское мировоззрение называется космогоническим. Это вовсе не значит, что необходимо закрыться в келье и заниматься только собственной душой. Христианство всегда включало в себя социальные компоненты: жизнь в общине, проповедь, милосердие и проч. Христианин создает мир вокруг себя, преображает мир вместе с преображением своей души. Но в наши времена этот мир – камерный. Это как бы маленький «эко-поселок» (в смысле «экологии сакральности») среди всеобщей эко-катастрофы. В преображении окружающего мира он не создает чего-то принципиально нового (в отличие от «преображения» прогрессистской идеологии), а воскрешает прежние идеалы, насколько это возможно. Вот почему я говорю, что для христианина движение вперед – это движение назад, вглубь истории, к идеалам прошлого. В этом смысле Церковь – это своеобразная «машина времени», переносящая нас в прошлое. Русское средневековье для нас является идеалом. Это время благочестия, когда Церковь формировала культуру. Поэтому оправдано стремление возродить средневековое богослужение, средневековое мировоззрение, а подчас быт и обиход (одно содействует другому) в отдельно взятой душе. Иногда раздаются призывы о т.н. консервативной революции, т.е. о возрождении святой старины в масштабах всей Церкви и/или всего государства. Но слишком велик масштаб подобных призывов – он не для меня. Возможно ли христианское «эко-поселение» размером с отдельно взятое государство? Не знаю. Вряд ли. Я говорю лишь о конкретной, прагматической, если так можно сказать, духовной пользе для каждого человека, ну, может быть, для прихода в целом. Для христианина путь к духовности – это путь в прошлое, а не в будущее.

В этом смысле важную роль играет богослужение. Богослужение – способ или даже точнее, инструмент богообщения. В образе молитвы, в образе аскезы заложено многое. Человек, окунающийся в старое богослужение, восстанавливает в себе средневековое мировоззрение, образ мышления и восприятия искони христианский, неповрежденный современной секуляризацией. Старое богослужение – это путь к идеалам древности. Непонятные и скучные сегодня средневековые молитвенные тексты, из которых состоит наше богослужение, станут «хлебом насущным» не от их перевода на русский, а от того, что воспринимающий стяжет в себе толику средневекового мировосприятия, средневековый «механизм внутреннего бытия».

Но почему именно русское средневековье? Почему не перенестись в апостольские времена, или во времена Древней Церкви, и не восстановить богослужение тех времен?

Во-первых, чисто технически это непросто. Слишком мало источников, говорящих о древнем богослужении, дошло до нашего времени. Несмотря на это, подобные попытки предпринимались и предпринимаются. Я не вижу в них смысла. Важно восстановить не только внешнюю «атрибутику», но ту духовность, которая за ней стояла. Если этого не делать, то «перенесение» превратится просто в театр и ничего не переменит в душе. В этом случае действительно будет музей (по слову Х. Янараса), заморозивший лишь внешние формы, лишенные жизни. То есть мы пытаемся восстановить даже не просто богослужение как семиотический комплекс, а целиком «образ христианского бытия» того времени. А этот образ «восстановить», в собственном смысле этого слова, практически невозможно.

Духовная жизнь состоит из множества компонентов, ее невозможно полноценно зафиксировать на бумаге и где-либо еще, как некую формулу, по которой спустя века непосвященный сможет создать прежний духовный эликсир. Теряется многое, порой основное, и возрождение мертвых внешних форм не дает ничего. Духовность можно лишь перенять, поэтому принципиально важна духовная традиция. Конечно, основы духовности заложены в Евангелии и в творениях святых отцов. И Благодать Божия наставляет взыскующего. Но церковные учителя говорят в один голос, что этого мало – важен опыт предыдущих поколений. И не просто опыт – живой опыт, посвящение в тайны духовного делания, в рамках парадигм «учитель–ученик», «старец–послушник».

Это та часть Священного Предания, которая передается «из уст в уста», по слову святителя Василия Великого – в чем и состоит ода из «функций» Церкви. «Механизм» подобной передачи многократно «обкатан» в процессе монашеской и приходской жизни Церкви. Именно поэтому взыскующий христианской духовности неутомимо ищет учителя или учителей, посвященных в традицию. Без нее, наверное, возможно христианство, но вряд ли возможно совершенное христианство. Вот почему мы скорбим, что в России, например, не сохранилось живой традиции Иисусовой молитвы – не у кого учиться, и монахи всеми силами стремятся на Афон, где эта традиция сохранилась.

Живая традиция, таким образом – как бы цепочка, тянущаяся из древности, сквозь века, за которую важно держаться на пути. Оборви ее, и вместо живописных шедевров, например, воины кисти и холста вновь начнут с начального примитива. Повторяю, что вопреки секуляризации Нового и Новейшего времени, по Промыслу Божию до нас дошла живая традиция средневекового богослужения – не только книжные уставные предписания. Дошла благодаря старообрядческим этносам, молившимся и жившим по-средневековому. И было бы преступно эту традицию не перенять, хотя бы отчасти. Поэтому возможно и целесообразно воссоздание русского богослужебного средневековья. Что же касается более древних периодов – по вышеназванным причинам вряд ли имеют смысл попытки синтаксического копирования элементов из этих эпох – это «обезьянничанье» будет духовно бесплодным.

Непривычна сама мысль, что всякому православному можно приходить и молиться на службах по старому чину.

Я не вижу к этому никаких препятствий. Конечно, наши богослужения в первую очередь предназначены для «этнических» единоверцев и интеллигентов, интересующихся древнерусским богослужением. Но старое богослужение не очень сильно отличается от современного. Для не очень сведущего человека эти отличия вообще не заметны. Поэтому они не могут помешать обычной, «среднестатистической» богослужебной жизни прихода и прихожан.

Я думаю, что отличий между современным греческим, например, и русским богослужением не меньше, чем между старообрядческим и новообрядческим. Но, бывая в Греции, мы же не видим для себя никаких препятствий для участия в богослужении? Наоборот, даже интересуемся, стремимся познакомиться с византийским наследием, да и в России некоторые священники вводят службы по «греческому обряду». Так и в нашем случае, со старым обрядом, но с одним примечанием: старый обряд нам роднее и ближе (после реформы XVII в., невзирая ни на что, богослужение осталось ближе к родному старорусскому, а не к далекому новогреческому). Молящимся, конечно, постепенно необходимо «вникать» в специфику – иначе наши «экспериментальные старания» окажутся бессмысленными. Но если не хочется – можно и не вникать, а просто молиться.

Неужели действительно так мало отличий между старым и новым чином?

Этот вопрос напомнил мне известный ребус, когда между двумя похожими картинками требуется отыскать десяток отличий. Это тест на внимательность. В нашем случае не хотелось бы, чтобы старообрядные богослужения стали «тестом на внимательность». Конечно, отличия есть. И не просто отличия: старообрядное богослужение – это несколько иной мир. Но войти в этот мир может всякий. Это, во-первых, духовно безопасно, во-вторых, духовно полезно и, в-третьих, не требует какого-то особого духовного и интеллектуального «посвящения» и сверхусилий, принципиальных внутренних перемен – вот об этом я хотел сказать.

Что же касается отличий, то все зависит, говоря языком семиотики, от адресата и адресанта. От молящихся и служащих. От подхода к богослужению. В некоторых современных единоверческих общинах существует своеобразное «идеологическое» отношение к старому чину. Все новообрядцы считаются если не еретиками, то какими-то «недохристианами». Но даже в традиционном староверии было не так. В общем и целом не новый обряд считался ересью, а отрицание старого, и лишь некоторые новообрядческие установки не принимались принципиально (однако кое-что даже заимствовалось!). При подобном – идеологическом – отношении особо выделяются, «выпячиваются» различия старого и нового обрядов. Но такой подход способен изуродовать старый обряд. Богослужение – не поле брани. Ведь служба – это не набор внешних ритуалов, а способ литургического бытия, способ молитвенного восприятия и мышления (в средневековье «сквозь» богослужение воспринималось вообще все окружающее), и любой идеологизм умерщвляет его. Старый и новый чины нельзя противопоставлять – их нужно сопоставлять. И старообрядное богослужение должно быть «спокойным». Не в плане темпа (точнее, не только в плане темпа), а в плане того, что называется «неидеологичностью». Речь идет не о сглаживании имеющихся различий – не нужно излишне акцентировать разницу. Это «выпячивание» отдает искусственностью, неорганичностью, безвкусицей. Наша задача – как бы забыть о двухвековом противостоянии обрядов и просто перенестись назад, в средневековье. Именно поэтому наше богослужение – это не классическое старообрядческое богослужение, как, например, на Рогожке. Наши головщики используют древнее наонное пение, которое староверы-поповцы утеряли, а сохранили лишь беспоповцы. То же можно сказать и в отношении еще многих богослужебных компонентов – чтения, устава…

Нужно повторить, что под понятием «старый чин» мы понимаем не только синтактику обряда, но и многое другое. Это манера совершения богослужения и пения, это богослужебный и околобогослужебный этикет, то, что стоит за богослужебными текстами и чинами – сама «механика» молитвы, околобогослужебный и обыденный быт и обиход, то, что мы понимаем под словами «образ бытия», то, что и формирует мировоззрение (и формируется мировоззрением).

Как Вы считаете, каким может быть будущее подобной практики – внедрения старого обряда в новообрядческий приходской обиход?

Не знаю. Я не привык смотреть в «голубую даль», а обычно гляжу себе под ноги. И все-таки я уверен в реальном духовном потенциале подобного инкорпорирования. Оно позволит разомкнуть «синодальные» рамки ложной консервативности, обрядоверия и начетничества, за которыми обычно стоят духовное бездействие, лень и инертность. Позволит восстановить внутреннее духовное творчество, коим пропитаны творения отцов, вспомнить многие-многие добродетели, которые стоят за этим творчеством – о них сегодня мы только читаем в аскетических трудах, но их и близко не имеем. Конечно, критики скажут, что подобное «заигрывание» со старым обрядом чревато типичными опасностями: сектанства, маргинальности и элитарности ("мы особая, посвященная элита и стоим над всеми вами – профанами"). Но, как говорится, волков бояться – в лес не ходить. Любое начинание неизбежно влечет опасность искушений и соблазнов. В любом случае, готов рекомендовать подобный эксперимент как средство оживления приходской жизни. Это понудит клириков и прихожан к новой и интересной деятельности, к познанию и узнаванию, к приобретению богослужебной и молитвенной культуры, стимулирует богословскую и литургическую жажду. Жаждущий не стоит на месте, а деятельность – важное условие спасения.

"Богослов.ру"